Неточные совпадения
И вот таким образом составился в голове нашего героя сей странный сюжет, за который, не знаю, будут ли благодарны ему
читатели, а уж как благодарен
автор, так и выразить трудно.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно.
Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до
автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Так скажут многие
читатели и укорят
автора в несообразностях или назовут бедных чиновников дураками, потому что щедр человек на слово «дурак» и готов прислужиться им двадцать раз на день своему ближнему.
Автор признается, этому даже рад, находя, таким образом, случай поговорить о своем герое; ибо доселе, как
читатель видел, ему беспрестанно мешали то Ноздрев, то балы, то дамы, то городские сплетни, то, наконец, тысячи тех мелочей, которые кажутся только тогда мелочами, когда внесены в книгу, а покамест обращаются в свете, почитаются за весьма важные дела.
Но
автор весьма совестится занимать так долго
читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями.
Может быть, некоторые
читатели назовут все это невероятным;
автор тоже в угоду им готов бы назвать все это невероятным; но, как на беду, все именно произошло так, как рассказывается, и тем еще изумительнее, что город был не в глуши, а, напротив, недалеко от обеих столиц.
Автор уверен, что есть
читатели такие любопытные, которые пожелают даже узнать план и внутреннее расположение шкатулки.
Итак,
читатели не должны негодовать на
автора, если лица, доныне являвшиеся, не пришлись по его вкусу: это вина Чичикова, здесь он полный хозяин, и куда ему вздумается, туда и мы должны тащиться.
— О нет, не написал, — засмеялся Иван, — и никогда в жизни я не сочинил даже двух стихов. Но я поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты будешь первый мой
читатель, то есть слушатель. Зачем в самом деле
автору терять хоть единого слушателя, — усмехнулся Иван. — Рассказывать или нет?
— Да и автор-то безнравственный человек, — изрекает проницательный
читатель: — вишь, какие вещи одобряет.
Я обо всем предупреждаю
читателя, потому скажу ему, чтоб он не предполагал этот монолог Лопухова заключающим в себе таинственный намек
автора на какой-нибудь важный мотив дальнейшего хода отношений между Лопуховым и Верою Павловною; жизнь Веры Павловны не будет подтачиваться недостатком возможности блистать в обществе и богато наряжаться, и ее отношения к Лопухову не будут портиться «вредным чувством» признательности.
С другой стороны — навязывать
автору свой собственный образ мыслей тоже не нужно, да и неудобно (разве при такой отваге, какую выказал критик «Атенея», г. Н. П. Некрасов, из Москвы): теперь уже для всякого
читателя ясно, что Островский не обскурант, не проповедник плетки как основания семейной нравственности, не поборник гнусной морали, предписывающей терпение без конца и отречение от прав собственной личности, — равно как и не слепой, ожесточенный пасквилянт, старающийся во что бы то ни стало выставить на позор грязные пятна русской жизни.
Но, по одной из тех странных, для обыкновенного
читателя, и очень досадных для
автора, случайностей, которые так часто повторяются в нашей бедной литературе, — пьеса Островского не только не была играна на театре, но даже не могла встретить подробной и серьезной оценки ни в одном журнале.
Это самое уменье видим мы и в обработке характера Большова и находим, что результатом психических наблюдений
автора оказалось чрезвычайно гуманное воззрение на самые, по-видимому, мрачные явления жизни и глубокое чувство уважения к нравственному достоинству человеческой натуры, — чувство, которое сообщает он и своим
читателям.
Пред нападавшим офицером стоял боксер,
автор знакомой
читателю статьи и действительный член прежней рогожинской компании.
И потом, когда все эти торсы надлежащим образом поставлены, когда, по манию
автора, вокруг них создалась обстановка из бутафорских вещей самого последнего фасона, особые приметы постепенно приходят в движение и перед глазами
читателя завязывается бестиальная драма…
Автор берет смелость заверить
читателя, что в настоящую минуту в душе его героя жили две любви, чего, как известно, никаким образом не допускается в романах, но в жизни — боже мой! — встречается на каждом шагу.
Сотня романов, написанных А.М. Пазухиным, самых сердцещипательных, бытовых романов всегда с благополучным концом невольно заставляла любить добряка-автора. Романы эти по напечатании в «Листке» покупались очень задешево приложениями к журналам вроде «Родины» и разными издателями и распространялись среди простого
читателя.
Не для услады своей и
читателя рассказывает все это
автор, но по правдивости бытописателя, ибо картина человеческой жизни представляет не одни благоухающие сердечной чистотой светлые образы, а большею частию она кишит фигурами непривлекательными и отталкивающими, и в то же время кто станет отрицать, что на каждом
авторе лежит неотклонимая обязанность напрягать все усилия, чтобы открыть и в неприглядной группе людей некоторые, по выражению Егора Егорыча, изящные душевные качества, каковые, например, действительно и таились в его племяннике?
Мы группируем данные, делаем соображения об общем смысле произведения, указываем на отношение его к действительности, в которой мы живем, выводим свое заключение и пытаемся обставить его возможно лучшим образом, но при этом всегда стараемся держаться так, чтобы
читатель мог совершенно удобно произнести свой суд между нами и
автором.
Есть известные аксиомы, без которых мышление невозможно, и их всякий
автор предполагает в своем
читателе так же, как всякий разговаривающий в своем собеседнике.
Ставши на известную точку зрения, которая ему кажется наиболее справедливою, он излагает
читателям подробности дела, как он его понимает, и старается им внушить свое убеждение в пользу или против разбираемого
автора.
Примеры такого почти неразложимого взаимного"попустительства"(употребляю модный ныне консервативный термин) между
автором и
читателем я встречаю на каждом шагу.
В этом романе, как
читатель мог легко видеть, судя по первой части, все будут люди очень маленькие — до такой степени маленькие, что
автор считает своей обязанностью еще раз предупредить об этом
читателя загодя.
Глумов (садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит
автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и
автором, и
читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.
Он любил читать по источникам, где факт излагается в жизненной простоте, как происходило событие, и что не обязывает
читателя смотреть на дело с точки зрения, на которую его наводит
автор книги сочиненной.
Какою бы эрудицией ни изумлял, например,
автор"Исследования о Чурилке", но ежели
читатель возьмет на себя труд проникнуть в самые глубины собранного им драгоценного матерьяла, то на дне оных он, несомненно, увидит отметчика-пенкоснимателя.
Всякий
читатель совершенно ясно видит, что
автор ничего другого не желает, кроме трех вещей: уничтожить, вычеркнуть, воспретить.
Несмотря на строгую взыскательность некоторых критиков, которые, бог знает почему, никак не дозволяют
автору говорить от собственного своего лица с
читателем, я намерен, оканчивая эту главу, сказать слова два об одном не совсем еще решенном у нас вопросе: точно ли русские, а не французы сожгли Москву?..
Ученые
авторы обвиняют за это
читателей в равнодушии и пренебрежении к науке, и ученые
авторы, вероятно, правы, с своей ученой точки зрения.
Автор думает, однако, что общих указаний, им приводимых, достаточно, чтобы напомнить
читателю десятки и сотни фактов, говорящих в пользу мнений, излагаемых в этом трактате, и потому надеется, что краткость объяснений не есть бездоказательность.
У таких
авторов каждая страница бьет на то, чтобы вразумить
читателя, и много нужно недогадливости, чтобы не понять их…
Есть
авторы, которые сами на себя берут этот труд, объясняясь с
читателем относительно цели и смысла своих произведений.
Читатель все еще ждет чего-то, но далее уже идет дело о письмах, полученных
автором, на которые он собирался отвечать и никак не может собраться.
В заключение
автор от всего сердца желает
читателю разумения сих строк.
Подобные соображения заранее подымают
автора в глазах
читателя, подобно тому как стечение образованной публики в аудитории заранее внушает нам некоторое уважение к профессору, решающемуся читать пред такими слушателями…
Обстоятельства, при которых является книга г. Жеребцова, придают ей еще более интереса, возбуждая любопытство
читателей и внушая им уже предварительно доверие к
автору.
Есть еще одна сторона, благоприятно располагающая будущих
читателей к
автору книги о России, выходящей в настоящее время в Европе.
Делать замечания на отдельные мысли
автора мм не станем, потому что иначе мы обнаружили бы недоверие к здравому смыслу
читателей.
Шаткость понятий
автора и беспрерывные противоречия его суждений, заметные даже для самого невнимательного
читателя, могли бы нас избавить от этого.
Для таких
читателей нельзя сочинить книги вроде «России» г. Булгарина; им надобно дать что-нибудь получше, и, наверное,
автор позаботился об этом…
Но очевидно, что такая надежда
автора слишком преувеличена, и, кроме того, он совершенно напрасно позабыл о том, что если европейские
читатели не знают истории и образованности русской, то все же они знакомы хоть с какой-нибудь историей и имеют хоть какую-нибудь образованность.
Столь ложные отношения
автора к своим
читателям служат источником множества забавных ошибок и ложных положений, наполняющих книгу г. Жеребцова.
В противном случае
автор показывает величайшее неуважение не только к своим
читателям, но и к тому предмету, о котором берется рассуждать.
Читатель! Я хочу, чтобы мысль о покойной осталась в душе твоей: пусть она притаится во глубине ее, но не исчезнет! Когда-нибудь мы дадим тебе в руки маленькую тетрадку — и мысль сия оживится — и в глазах твоих сверкнут слезы — или я… не
автор.
Пора наконец и расстаться с г. Милюковым. Но мы не можем расстаться с ним, не обративши внимания
читателей на его превосходный разбор «Мертвых душ» по всем правилам эпической поэмы. Применение всех этих правил к «Мертвым душам» обнаруживает в
авторе большой диалектический талант. Как, напр., умел он найти чудесное в «Мертвых душах»? Это была трудная задача, а он нашел, и нашел так искусно, что мы не можем удержаться от удовольствия выписать это место...
Развязка повести, происходящая на песчаном берегу моря в Испании, куда прибыл для этого русский фрегат; чудесное избавление, из-под ножей убийц, героя романа тем самым морским офицером, от которого Завольский бежал в Испанию, и который оказался родным братом, а не любовником героини романа — все это слишком самовольно устроено
автором и не удовлетворяет
читателя.
Одиннадцати лет он написал повесть под названием «Пустынник», которая начиналась небольшим предисловием, где сочинитель просил
читателей и читательниц «быть снисходительными к его сочинению, приняв в уважение, что
автор повести одиннадцатилетний юноша».
Читатель видит, что для нас именно те произведения и важны, в которых жизнь сказалась сама собою, а не по заранее придуманной
автором программе.
Разумеется, критика должна служить приложением вечных законов искусства к частному произведению, должна, как в зеркале, представить достоинства и недостатки
автора, указать ему верный путь, а
читателям — места, которыми они должны или не должны восхищаться.